путешествуем вместе :)
Путеводители по лучшим местам мира
Архивы

Оман

В отличие от соседних эмиратов в Омана пока не построили семизвездочнрх отелей, громадных аэропортов и самых высоких в мире небоскребов. Зато здесь есть древние крепости, кристальной чистоты море, горные долины и зеленые оазисы с голосящими жабами. После либеральных реформ султана Кабуса в страну с каждым годом прибывает всё больше туристов — и чтобы увидеть настоящий Оман,
уже сейчас требуется приложить немалые усилия.

Красный, белый, желтый. Красный, белый, желтый, где бы я ни оказался в 13.00, я должен повернуть назад. Так сказал индус. Сколько сейчас? 12.34.
Нет, это не двойка, единица. Значит, 11.34. Уже 35.
Красный, белый, желтый. Красный, белый, желтый.
Где бы я ни оказался. Красный, белый. Черт.
Поддеревом, на холодном каменном уступе, я лежу и кричу от боли, а потом, опустив руки на живот, смотрю вверх. Кажется, это олива. Белый, желтый. Что говорят, когда колет под ребрами?
Селезенка? Но я не помню. И это не олива.
Потом боль отступает. Надо вставать, говорю я себе, но не встаю. Та птица была большой и круглой. Шар из перьев. Сидела на теплом асфальте и спала. Я мог убить ее, но не убил. Нельзя спать, говорю я себе, и в этот момент засыпаю. Красный, белый, желтый. Красный, белый, желтый. Красный.
Вчера рано утром я выехал из Маската на арендованной машине. Размазанная вдоль моря столица была переполнена восторженными туристами из южной Европы. Парами, компаниями и группами они бродили по прибрежному Матраху — главному туристическому району города. Днем покупали индийские шали, а вечером заказывали на набережной арабский кофе. Когда приходившие с рыбного рынка коты начинали драться прямо под выставленными на тротуар столиками, женщины удивленно вскрикивали, а дети смеялись.
В гостиницах не было мест, и прошлую ночь я провел в густом запахе дешевой нитрокраски.
Выкупив обветшавший А1-Рапаг, не то китайцы, не то филиппинцы начали в нем капитальный ремонт, но тот затих сам собой.
Приходившие с рыбного рынка коты начинали драться под выставленными на тротуар столиками
На старых ковровых дорожках лежала цементная пыль. Изможденные золотые рыбки плавали в длинном аквариуме. Деньги на продолжение ремонта новые хозяева получали с комнат, которые сдавали тем, кто приехал в Маскат, забыв забронировать номер заранее. Таким человеком оказался я — и еще несколько молодых европейских пар.
Тонкие стены хорошо пропускали звук, и ближе к одиннадцати вечера, когда закрывались уличные кафе, молодые пары включали телевизоры на полную громкость. Когда ливанский поп смолкал, начинал шуметь душ. Потом смех, шепот и тишина.Оман
Утром я положил ключи перед сидевшей за стойкой китаянкой. На ней был респиратор, а ее руки скрывали длинные нейлоновые перчатки.
«Уже уезжаете?» — спросила она, и я кивнул.
Все, кто приезжает в Оман, обязательно едут в Нижу, потому что там, в Ниже, самая большая крепость Омана. Город в городе, по которому можно бродить часами и до которого — если спешить — можно добраться за два часа. Но я никуда не спешил.
На окраине Маската, на огромной заправочной станции, я сделал то же, что, выезжая из города, делают все: залил полный бак и купил упаковку питьевой воды — шесть бутылок по полтора литра. В пустыне, на безлюдной трассе, можно остаться без бензина, но нельзя остаться без воды.
Ослы смотрят на меня и яростно шипят; с таким же звуком шумит засорившаяся раковина
Когда я въехал в Нижу, пустая бутылка лежала на пассажирском сиденье. Все отели города были переполнены. В турецком ресторане, вместе с большой группой немецких туристов, я выпил кофе, а потом снова сел в машину. Солнце медленно катилось вниз. Вытянутый вдоль трассы город я проехал насквозь, а потом свернул в сторону Джебель- эш-Шамс — самой высокой горы Омана. Безлюдная дорога тонула в сумерках, и идущего по обочине индуса я заметил случайно. Ему нужно было
в небольшую горную деревню, и я кивнул: садись. Он что-то рассказывал, но я уже не помню, что именно. Здесь, в Омана, индусы делают самую грязную работу, и их истории очень похожи.
Потом из-под колес полетел щебень, и асфальт превратился в грунтовку. Не доверяя мне, индус вглядывался в темноту. Монотонная история его жизни подходила к концу. Слева, наползая на узкую дорогу, тянулись скалы. Справа был обрыв. Когда индус вскрикнул, было уже поздно куда-то сворачивать. Большая птица, сжавшись в шар, сидела на дороге и спала. Я ослепил ее фарами, но она даже не дернулась. Я почувствовал, как кольнул в пальцах адреналин. Пропуская птицу между колес, я приготовился услышать удар о днище, но удара не было. Задние габаритные огни осветили метнувшуюся в сторону тень. «Мы могли убить ее», —сказал индус и замолчал.
Когда я высадил его, все небо было в звездах.Оман
В деревне светились два окна. «Еще пятнадцать минут,— сказал индус,— и будешь на месте».
Место — это небольшая туристическая база, от которой начинается путь к вершине. Несколько каменных домов, детские качели и подсвеченный в темноте указатель. Когда я въехал в ворота, свет горел лишь в одном окне. Мелькнула тень, и на пороге показался пожилой индус. На его плечи были наброшены сразу два одеяла. Я вышел из машины, и холодный горный воздух ударил в ноздри. Изо рта валил пар. «Шесть часов туда, —сказал индус, провожая меня к гостевому дому. — И пять часов обратно, потому что вниз ты будешь идти быстрее. Темнеет около шести, так что где бы ты ни был в 13.00, ты должен повернуть назад».
Когда в пять утра я открываю глаза, за окном еще совсем темно. Вставай, говорю я себе, и ноги опускаются на холодный пол. Ледяная бутылка обжигает руку. Из полутора литров в ней только половина, но мне так не хочется идти к машине за полной. Я запихиваю бутылку в карман и надеваю все, что у меня есть, даже пуховый жилет.
В темноте я долго ищу первый камень, помеченный тремя полосами: красной, белой и желтой. Чуть заметная тропа резко уходит вверх. Установленные друг от друга в паре десятков метров, такие камни обозначают маршрут. «Красный, белый, желтый, — говорю я себе, потому что так проще держать шаг. — Красный, белый, желтый».
Из-под ног летит острый щебень, и время от времени откуда-то из-за кустов я слышу громкое шипение. Так работает старый насос, но вряд ли здесь есть насосы. Я не знаю, что это. Солнце быстро поднимается вверх, и я чувствую, что день будет жарким. Пуховый жилет остался далеко внизу. Я повесил его на дерево, и сейчас на мне мокрая от пота футболка. Пыльный воздух обжигает сухое горло. Последний глоток воды я допил несколько минут назад. Красный, белый, желтый, говорю я себе. Красный, белый, желтый. Красный, белый.Оман
С небольшого утеса пять или шесть ослов смотрят на меня и яростно шипят. С таким же звуком шумит засорившаяся раковина. Их морды заканчиваются белыми пятнами, и их пепельные тела гневно вздрагивают. «Чу», — говорю я, и ослы отступают в кусты.
Далеко впереди, чуть левее вершины, виден бетонный шар. Это армейская радиолокационная станция. Ее охраняют автоматчики, поэтому ведущая к вершине тропа огибает ее стороной. Оттуда, сверху, открывается вид на Вади-Гул — каньон с отвесными, двухкилометровой высоты стенами, но я уже знаю, что не увижу его.

Под сухим деревом, положив руки на живот, я лежу на небольшом каменном уступе. Холод обжигает спину. Иглами колет селезенку. Внизу в багажнике машины лежат четыре полные бутылки воды. Солнце еще не успело прогреть машину, и эта вода холодная, как из ручья. Пятнадцать минут, говорю я себе. Через пятнадцать минут надо вставать, но самое главное сейчас — не заснуть.
Рыбы лопаются под ногами и подлетают в воздух, подброшенные колесами старых «тойот»
Я просыпаюсь от того, что кто-то трясет мое плечо: «Эй, привет». Его зовут Джордж, и он из Нью-Мексико. «Привет», —снова говорит Джордж и протягивает мне бутылку воды. Я чувствую, как в желудок опускается прохлада, а потом рассказываю Джорджу свою историю. «Я все беру по два экземпляра, — говорит Джордж. — Воду, телефоны. Никогда не знаешь, что будет. Но если со мной что-то случится, ребята пришлют вертолет».
На нем ботинки для тренинга, кепка и часы с двумя циферблатами. Выгоревшие волосы на загорелых руках. Он работает в службе безопасности американского посольства, и сегодня у него выходной. Рано утром он выехал из Маската, позавтракал в Ниже, а потом бросил машину у туристической базы. Сейчас он здесь, и никто не сказал ему, что путь к вершине занимает шесть часов.Оман
Уже полтретьего, и через три часа сядет солнце. «Если идти очень быстро, можно вернуться до темноты», — говорю я. «Черт!» — говорит Джордж, и мы начинаем спускаться. Острый щебень летит из-под ног и катится вниз. Прячась за кустами, ослы молча смотрят на нас. Когда мы спускаемся к базе, уже почти стемнело, но в густых сумерках еще можно разглядеть полосы краски на камнях: красную, белую и желтую. Мы неловко прощаемся, и Джордж садится в свою машину. Это большой джип — самый популярный в Омана тип автомобиля. И самый популярный цвет —белый.
Из главного дома выходит индус. На его плечи наброшено одеяло. «Чаю?» — спрашивает он. Это дрянной чай — гранулированная чайная пыль с сахаром, но я киваю. Белый джип скрывается в пыли.

«Когда-то давно, — говорит индус, — за это восхождение давали специальный значок». По его расчетам, я был в часе ходьбы от вершины, но мне сейчас все равно. «По пути я видел много ослов,— говорю я. — Зачем их выпускают туда?» Сумерки еще не успели остудить воздух, но изо рта уже идет пар. «Они дикие,— говорит индус. — Бродят везде. В прошлом году ребята, которые работают здесь, нашли раненую ослицу. V нее была сломана нога, но они выходили ее. Она теперь здесь пасется. Никуда не уходит, так что завтра ты увидишь ее». «Как ее зовут?» — спрашиваю я. «Не знаю, — говорит индус. — Никто не давал ей имени». Скоро станет совсем темно, и я пойду в свой домик. Умоюсь холодной водой и лягу спать. Потом встану и сяду в машину. «Знаешь,— говорит индус, —тут поблизости живут три лисы. Они часто приходят прямо сюда, потому что ребята подкармливают их. Так вот этим лисам они дали имена». «Как их зовут?» — спрашиваю я. «Я забыл, понимаешь, — растерянно говорит индус. —Я забыл». И он начинает скучно пить чай.
Оман
Рыбами усеян весь пляж. Они лопаются под ногами и подлетают в воздух, подброшенные колесами старых «тойот». Налипший песок золотом блестит на их внутренностях. Некоторые рыбы еще живы. Они открывают рты и хотят умереть. В воздухе пахнет гнилыми водорослями, человеческим потом и солью. Если бы это было кино, меня бы, наверное, вырвало. Но это не кино.
Я оказался здесь случайно. Рано утром проснулся в дешевой гостинице в Хилфе и понял, что надо убираться с Масиры. Пожелтевший пластик, имитирующий ампирную лепнину, отслаивался от потолка. По фиолетовым стенам метались тени раздуваемых ветром штор. Гостиницей владели индусы, и роскошь в их понимании выглядела так.
В темном холле они сидели на пластмассовых стульях и смотрели крикет. Австралия против Пакистана или что-то вроде того.
Масира — это самый крупный остров Омана. Двенадцать тысяч человек или чуть больше. Хилф — самое крупное на острове поселение, и десять тысяч из двенадцати живут здесь. «Если ты хочешь увидеть Оман без туристов, тебе надо на Масиру», — сказал мне кто-то несколько дней назад. «Как туда добраться?» — спросил я.
От небольшого бетонного пирса на краю пустыни бесплатные паромы отходят в сторону Ма¬сиры на протяжении всего дня, но в Омана об этом знают немногие. На карте это место обозначено как Шанаа — такой же точкой, какой обозначены города, но это просто бетонный пирс, к которому ведет узкая асфальтовая дорога. Заколоченное кафе, запах дизеля и несколько рабочих с самодельными удочками.

Бесплатный паром —часть монаршего прощения, которое жители острова получили от султана в 2009 году, через 105 лет после того, как где-то вблизи Масиры на мель сел британский грузовой пароход «Барон Инвердейл». Тогда, в августе 1904-го, спустив на воду шлюпки, большая часть команды отплыла с «Барона» в сторону острова. Зная о традиционном арабском гостеприимстве, они хотели пополнить запасы воды и попросить
По причине, которая до сих пор не известна, все высадившиеся на Масиру англичане были убиты
о помощи. Но по причине, которая никому не известна до сих пор, все высадившиеся на остров англичане были убиты. Султан Маската Фейсал бен Турки провел собственное расследование, которое выявило, что после бойни на острове имели место акты каннибализма. Прямых доказательств этому не нашлось, но все, кого султан счел виновными, были казнены. Подоспевший корабль снял «Барона» с мели, а остров — и все его население — были преданы забвению.
Сорок лет спустя, в разгар Второй мировой, в память о погибших на Масире был установлен огромный крест, и помимо безлюдных пляжей с гигантскими морскими черепахами этот крест — единственное, на что можно посмотреть на острове. Но султан установил крест на территории военной базы, и попасть к нему невозможно.
За день я объехал остров кругом. Купался в лазоревом море и в одиночестве лежал на белом песке в тени заброшенных лодочных сараев. В небе кружили чайки. Раз в полчаса по пустой дороге проезжала машина. Когда я вернулся в Хилф, был уже вечер. Отлив обнажил заброшенные деревянные корабли, гниющие вдоль мраморной набережной. В самом центре города я съел сэндвич с омлетом и выпил сладкий чай с молоком. Один за другим закрывались небольшие магазины, торгующие рыболовными снастями и якорями, сваренными из строительной арматуры. Мужчины опускали на витрины железные ставни и выволакивали на тротуар столы и стулья. Под вывеской «Internet and Telecommunication Center» сидела девушка в черной абайе и читала Коран. На экране стоящего перед ней компьютера из центра к краям мчались белые точки звезд. «Скажите, сколько стоит час интернета?» — спросил я. «Он сломался»,—сказала она, не поднимая головы.
Когда утром, положив перед индусами ключи, я еду в порт, выясняется, что на пароме с английской надписью «Безопасность прежде всего» поплывет всего одна машина — моя, и когда паром швартуют к бетонному пирсу в Шанаа, я оказываюсь единственным человеком, кто платит матросам деньги, потому что милость султана распространяется на людей, но не на машины.
Уже с дороги, в паре километров от пирса, я за мечаю разбитую голубую лодку. Чтобы прилив не утянул ее в море, кто-то оттащил ее сюда, к самой дороге, а там, впереди, за лодкой, на маленьком пляже лежат сотни тысяч рыб. Дрожащий воздух горячими волнами поднимается вверх. Не обращая на меня внимания, десятки рыбаков сортируют улов. Один конец веревки они привязывают к носам качающихся у берега лодок, а второй набрасывают на крюк старого пикапа. Водитель выжимает газ. Подкидывая к небу песок и лежащих на нем рыб, пикап медленно вытягивает лодку на берег. Потом люди в грязных шортах и свитерах начинают выбирать из нее длинную скатанную сеть. Они сильно встряхивают ее, и запутав
шиеся в ячейках рыбы подлетают в воздух, падая на расстеленную клеенку.
Уже почти полдень, и очень скоро рыбаки закончат. Они свалят рыбу в ящики и оптом продадут перекупщикам. Их грузовики и пикапы стоят прямо здесь, на песке, а сами перекупщики ходят среди сетей и клеенок, выбирая лучший улов. Иногда в какой-нибудь куче, ударив хвостом, подпрыгнет умирающая рыба, и тогда перекупщики вздрагивают, а потом смеются.
Я смотрю на это час или полтора, а когда весь улов распродан, снова сажусь в машину. Один за другим грузовики перебираются с вязкого песка на асфальт. Я держусь в самом хвосте колонны, и еще очень долго мне приходится переезжать выпавших на асфальт рыб, каждый раз чувствуя легкий толчок снизу — такой, какой бывает, когда на гладкой дороге машина одним колесом наезжает на небольшой камень.Оман

Я возвращаюсь в Маскат вечером следующего дня, и это мой последний вечер в стране. Самолет будет только в пять утра, но я не хочу в А1-Яапаг, а все остальные отели заняты. Кругами, как в самый первый день, я брожу по Матраху, а потом около полуночи пью чай в последнем открытом кафе и выхожу на пустую улицу. Я тяну руку, чтобы остановить такси, но передо мной останавливается тяжелый черный «мерседес». Где-то в его глубине, за толстыми темными стеклами, гремит хип-хоп. Потом стекло опускается, и музыка, разливаясь по сонной улице, становится невыносимо громкой. Фифти Сент или что-то типа того. Девки, бабки.
За рулем сидит Саид. Он хочет отвезти меня в аэропорт, потому что этим вечером ему нечего делать. «Просто катаюсь кругами», — говорит он.
Он сын известного в Омане человека, но когда Саид называет мне его имя, я лишь мотаю головой.
Фифти Сент становится тише, потом замолкает совсем. «Тебе повезло, что ты приехал зимой,— говорит Саид. — Летом здесь так жарко, что люди бегают по улицам, как курицы. Если бы ты приехал летом, мы бы не встретились, потому что всей
«Моему деду девяносто шесть, но он до сих пор может одной рукой выжать весь сок из лимона»
семьей мы уезжаем в Лондон. Все, кроме моей сестры. Она учится на дизайнера в Австралии и почти всегда живет там».
Отсюда, из центра Матраха, до аэропорта — около получаса езды, но Саид не спешит. Один за другим мы объезжаем все его дома и дома всех его родственников. «Как жалко, что я встретил тебя так поздно, — говорит он. — Тебе надо было увидеть моего деда. Ему девяносто шесть, но он до сих пор может одной рукой выжать весь сок из лимона. Он помнит те времена, когда все в Омане жили в хижинах и ели только финики с молоком. Знаешь, в чем его секрет? Он никогда ничего не ел из холодильника. Только свежее».
Когда мы проезжаем мимо пятого или шестого дома, принадлежащего его семье, из будки на въезде выходит охранник и салютует Саиду армейским приветствием.
—Мы построили эту виллу для гостей, — говорит Саид. — В следующий раз, когда ты приедешь в Оман, ты будешь жить здесь.
—V твоей семьи, должно быть, много слуг.
—Не так много. В прошлом месяце мать выгнала горничную и теперь все делает сама.
—Зачем?
Слева внизу, вдали, под эстакадой видны огни аэропорта. Экскурсия окончена, и Саид везет меня к самолету, вылетающему через полтора часа.
—Мать заметила, — говорит он, — что каждую ночь к нашему дому подъезжает минивэн. Понимаешь, подъезжает и стоит подолгу, до самого утра.
На боку у него было что-то написано про электрические сети, и мать решила, что это ремонтная бригада.
—Каждую ночь?
—Каждую ночь — представляешь?
На пустых темных улицах горят желтые фонари, освещая мертвые магазины, бензоколонки и рестораны. Где-то совсем рядом, в огромном здании аэропорта, ходят люди и громыхают расшатанными колесами багажные тележки. Тонкие
Из будки на въезде выходит
охранник и салютует Саиду армейским приветствием
малайзийки засыпают за прилавками сувенирных лавок.
—А потом она попросила нашего охранника проследить за этой машиной.
—И что?
—Оказалось, что в этой машине к нашей горничной приезжал ее ухажер — пакистанец. И каждую ночь они там — ты понимаешь.
Сейчас во всем Маскате, на его пустых улицах и эстакадах есть только этот черный «мерседес».
По безлюдной дороге мимо пустой будки охраны мы проезжаем под вывеской «Международный аэропорт».
—Охранник все рассказал матери, и утром она вызвала горничную к себе. Она уже знала, что уволит ее. Просто хотела спросить, почему горничная так поступила. Хочешь узнать, что та ответила?
— Что?
—Ничего, говорит, не могу с собой поделать. Очень люблю пенисы.

Он говорит это и замолкает. Ему неловко, и я это понимаю.
Через минуту мы пожмем друг другу руки, обменяемся электронными адресами и телефонами, по которым никогда не напишем и не позвоним.
Я бережно прикрою блестящую черную дверь, но он опустит стекло и будет махать мне рукой, а я не буду знать, что делать, — махать в ответ или идти за багажной тележкой. Я знаю одно: меньше всего я хочу, чтобы мое путешествие закончилось словом «пенис», и, наверное, надо сказать об этом вслух. Но я никогда не сделаю этого, и это я тоже знаю. Поэтому пусть так и будет. Я иду за багажной тележкой, а где-то позади, за толстым черным стеклом начинает играть Фифти Сент.

1 комментарий: Оман

  • Спасибо. Вы очень хорошо пишите. Мне тоже в свое время довелось посетить Оман. Но только по работе, в командировке. Вам же довелось объехать, судя по всему, весь свет. Это замечательно!

Добавить комментарий для Борис Отменить ответ

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *