Современная Ливия — продолжение

Каддафи прославился тем, что да­же во время государственных визитов в Париж и другие европейские столицы ночевал в походном шатре. По мнению Мохам­меда Джерари, директора национальных архи­вов Ливии, Каддафи ревностно соблюдал при­ митивную, давным-давно устаревшую версию морально-этического кодекса бедуинов. «Раз он был бедуин, он всячески проповедовал бедуин­ские ценности и их превосходство над нравами оседлых обществ — его шатер затмевал дворцы. Каддафи хотел, чтобы мы забыли об отлажен­ном механизме городской жизни и о высших достижениях нашей цивилизации, включая культуру и экономику. Но и сами бедуины уже успели понять, что нельзя совершать набеги на соседей всякий раз, как их верблюды просят есть. Они осознали необходимость порядка, системы, правительства. А Каддафи делал упор лишь на отрицательные стороны их мировоз­зрения», — говорит Джерари. В эпоху его правления в Ливии царил орга­низованный хаос. «Никакой стабильности и в помине не было — все могло перевернуться с ног на голову в одну секунду, — рассказывает Хафед Вальда. — Вдруг ни с того ни с сего объявляется, что нельзя купить второй дом. Нельзя поехать за границу. Нельзя играть в спортивной коман­де. Нельзя учить иностранный язык». Многих несогласных бросили в тюрьму Абу-Салим — зловещее место. В 1996 году надзиратели устро­или там настоящую бойню, в которой погибло более тысячи человек. Произволу Каддафи подверглась даже ге­ография Ливии. «Он отодвинул от Триполи море, завалил дно песком и посадил там паль­мы — чтобы показать, что Ливия отвернулась от Средиземного моря, — говорит Мустафа Турдж-ман, специалист в области археологии, который с 1979 года работает в Департаменте древностей Ливии. — Он был настоящий бог уродства!»

ВПОЛДЕНЬ 17 ФЕВРАЛЯ 2011 ГОДА в от­деление скорой помощи больницы Аль-Джала в Бенгази стали поступать люди с огнестрельными ранениями. На улицах города происходили столкновения правительственных войск с силами сопротивления. Власти прика­зали заведующему больницей не оказывать по­мощь повстанцам. Но 31-летняя хирург Марь­ям Эштеви не сняла белый халат и ушла домой лишь на третий день — чтобы покормить грудью шестимесячную дочку, которая все это время была на попечении бабушки с дедушкой. По­том Марьям вернулась в больницу, где в битком набитом помещении ее ждали сотни раненых. При Каддафи женщины могли беспрепят­ственно получать образование и устраиваться на работу — это только приветствовалось. Но среди хирургов женщин единицы. «Надо быть реалисткой. Я занимаюсь мужской профес­сией», — улыбается Эштеви. Родители предпоч­ли бы видеть ее фармацевтом или офтальмо­логом. Завхирургией всеми силами стремился выжить ее из отделения. Но женщина не соби­ралась уходить, и он смирился. Перед свадьбой Марьям предупредила бу­дущего мужа: «Я хирург, работаю в больнице и сама вожу машину». Он ничего не имел против. Их брак устроился по договоренности, хотя в конце концов решающую роль сыграли все же чувства. Отношения развивались по классиче­ской схеме: знакомство, организованное свахой (сестрой жениха), два месяца ухаживаний, по­молвка и наконец традиционная трехдневная свадьба, куда было приглашено 700 человек го­стей. Кульминацией стало произнесение клятв в присутствии одних лишь женщин, в то время как все мужчины, за исключением жениха, ко­ротали время за дверями свадебного зала. Но вскоре после свадьбы отношение мужа к работе Марьям изменилось. «Уж простите за та­кие слова, но какому мужчине понравится, ког­да у жены что-то получается лучше!» — горько усмехается она. Однажды утром он по телефону сообщил, что подает на развод. По исламским законам Ливии, женщине в такой ситуации не­куда обратиться за помощью — даже если она на третьем месяце беременности, как была тогда Марьям. Примерно через год началась война, и тогда родные и знакомые наперебой стали ее уговаривать: «Возвращайся к нему — может, он уже понял свою ошибку. Если тебя убьют в больнице, у тебя дочь останется сиротой».

РАНЕНЫМ БЫЛО ВСЕ РАВНО, лечит их мужчина или женщина. Некоторым из них Марьям нравилась даже больше дру­гих врачей, поскольку всегда умела выслушать пациента и подобрать нужные слова. И сегодня в больнице Аль-Джала многие мужья с облег­чением узнают, что их жен будет осматривать именно она, а не врач-мужчина. На своем рабо­чем месте Марьям Эштеви чувствует себя впол­не уверенно. Она перечисляет профессии дру­гих женщин в Бенгази — профессора, юристы, судья, инженеры и даже политики. «Ливийские женщины очень сильные, очень умные, — поды­тоживает Марьям. — Мы во всем рассчитываем только на себя». Беда в том, что этого нельзя сказать о стра­не в целом. «Меня тревожит абсолютно все», — признается Марьям. Самое ужасное, что во­круг по-прежнему льется кровь. Ее поток не иссякает. Если до революции пациенты с огне­стрельными ранениями поступали в больницу Аль-Джала три-четыре раза в год, то теперь, когда вся новая Ливия буквально наводнилась оружием, раненых привозят по три-четыре раза в день. «Мы так наловчились, что можем оперировать с закрытыми глазами», — тяжело вздыхает Марьям. Она по-прежнему остается ревностной му­сульманкой, которая горячо одобряет браки по договоренности, и ни разу в жизни не выезжа­ла за пределы родного Бенгази. Марьям все эти годы жила в замкнутом мире, который казался незыблемым — и вдруг, по ее словам, «все рас­сыпалось и смешалось».

СЕГОДНЯШНЮЮ ЛИВИЮ мож­но СРАВНИТЬ С ЖЕРЕБЕНКОМ, который, захлебываясь от энтузиаз­ма, резво скачет на пока еще нетвердых ногах навстречу новому миру. Вот что говорит Салахеддин Сури, 80-летний профессор Центра национальных архивов и исторических иссле­дований: «Когда в 1951 году мы стали независи­мой страной, это далось нам почти что даром. А теперь молодежь заплатила за свободу собст­венной кровью. В тот раз я про государствен­ный гимн вообще не думал. А сейчас первый раз в жизни выучил его наизусть». Старый ученый гордо улыбается. Но гордость и патриотизм не мешают Сури трезво оценивать нынешнюю ситуацию. По его словам, возрождение Ливии «начинается с нуля».