История аристократии России — окончание

Но галерея, где был намечен благотворительный ужин, в последний момент попросила отложить мероприятие. еще и как первый русскоязычный автор порнографических текстов. Прадед Юрий, искусствовед и реставратор икон, остался в послереволюционной России и спас от погромотрядов нетленную главу Сергия Радонежского — прятал ее в своем саду, как утверждает семейная легенда. Его расстреляли в 1938 году на Бутовском полигоне под Москвой. Дед Михаил выехал из страны в 1930-е годы, поселился в Китае, служил в американском банке и устраивал иностранным туристам охоту на амурских тигров. Был уволен без выходного пособия за интрижку с женой президента банка. «В общем, не надо идеализировать аристократию», — подытоживает Александра рассказ о своих предках. Первые восемь лет своей жизни она провела в Румынии, откуда родом ее мать. Детство при коммунистическом режиме Чаушеску сделало Александру скептиком. В возрасте пяти лет она поняла, что такое быть «врагом народа». Ее единственную из всего класса Она сходу, несколькими точными ударами, разбивает хрустальный образ потомка эмигрантов-аристократов, которым ее норовят подменить: без предупреждения переходит на «ты», громко разговаривает и смеется, запрокидывая голову.

Свою прославленную фамилию она воспринимает всего лишь как успешную торговую марку: «Я не имею права скомпрометировать работу предков. То, чем я занимаюсь, обусловлено этой ответственностью». Род Олсуфьевых возвысился в петровские времена и достиг вершин власти при Екатерине Великой, у которой Адам Олсуфьев состоял кабинет-министром и заведовал личными доходами императрицы. Правда, Александра не стесняется уточнить, что он запомнился стране не взяли на торжественную встречу диктатора, возвращавшегося из Китая. Не очень понятная ей тогда принадлежность к русской аристократии стала препятствием к пышному банту, к самолетному гулу и радостному волнению при виде дяди из учебника. Этот случай научил ее относиться к истории своей семьи скорее с юмором, нежели с пиететом. «Мне кажется, что я понимаю природу современных русских людей лучше, чем «белые русские», которые всю жизнь провели в буржуазном 16-м округе и несколько поколений варились в собственном соку», — говорит она. «Я не люблю Францию!» — заявляет Александра, не понижая голоса. Посетители кафе косятся на нее, но ей, в пять лет ощутившей себя врагом народа, все нипочем. Во Франции, объясняет она, система работает слишком хорошо, и это расхолаживает людей, отдаляет их друг от друга, делает общение поверхностным, а чувства притупленными. Ей больше нравятся страны, в которых государство действует неэффективно. И где люди привыкли опираться на себя и близких. Например, Италия, Румыния и Россия. Понимание разницы в восприятии чужого горя в разных культурах помогло Олсуфьевой организовать фонд «КулКоз». «Французы настолько помешаны на равенстве, что им кажется странным жертвовать деньги конкретно му человеку. Они предпочитают передавать средства ассоциациям, чтобы те их распределяли, — говорит она. — Русские же согласны давать деньги только адресно, по личной симпатии, так сказать». Козыри Александры — аристократичность и загранич-ность. Первое помогает вращаться в кругу европейской элиты; второе укрепляет доверие к ней. «Парадокс, но русские не доверяют русским. Они думают, раз я выросла за границей, то я мягче и наивней.

То есть не стану воровать». Несмотря на иностранную внешность, крутой замес кровей и запутанную семейную географию, Александра Олсуфьева, кажется, уже нашла «свою» Россию. По крайней мере, ее имя фигурирует в списке главных московских благотворительниц. Увы, у нее нет фамильных капиталов, чтобы спасти всех попавших в беду друзей. Она живет на сбережения от последней работы юристом по корпоративному праву и ищет новую. Зато у нее есть неисчерпаемый энтузиазм. Она хочет показать всем: благотворительность — это не сложнее, чем устроить вечерник}’. «Настоящая русская княжна!» — так рекомендует Олсу­фьева свою приятельницу Клод Бран. Ее фамилия в Рос­ сии звучала бы как «Брюн» и отсылала к Брюн-де-Сент-Ипполит, потомственным дворянам Санкт-Петербургской губернии (по дедушке). Клод приходится двоюродной сестрой Лаврентию Бон-сену и по-родственному ему завидует: он получил от матери тот заряд «русскости», которого не хватает ей самой. «Тетя Катрин дома варила борщ и пекла блины, пела Лорану русские колыбельные. Мой же отец ощущал себя русским и не прикладывал усилий, чтобы передать это чувство своим детям».

Тем не менее родственники дружно считают Клод воплощением русского стиля. Статная брюнетка с матовобелой кожей и темными бровями, она плывет по улице Тамбо в расклешенном пальто, длинном шарфе и ярких обрезанных перчатках, оставляющих открытыми пальцы с французским маникюром. «Отношение современных россиян к деньгам, к собственности, к женщине закладывалось именно в последние сто лет, которые мы пропустили. Я не могу считать себя русской хотя бы потому, что никогда не жила в коммуналке», — говорит она. Большую часть своих 32 лет Клод кажется, что она самозванка. Всеми силами девушка старается восполнить пустоту, которая лежит между образом, который столкнулась с мелким вымогательством милиционеров, угрюмыми продавщицами, всемогущими бюрократами и безответственными мужчинами. Этим летом Клод собирается везти своего бойфренда-француза и его семью в Санкт-Петербург. Она чувствует ответственность за историческую родину и волнуется. Ведь в России все «тяжело» — Клод произносит это слово по-русски почти без акцента, приличествует русской княжне из рода Трубецких (по бабушке), и настоящей Клод, рок-певицей и продюсером фотосъемок. Она училась в Русской консерватории в Париже, но бросила, сочтя место «пафосным клубом», а не учебным заведением. Потом стажировалась в Эрмитаже — делала фотографическую реконструкцию кар тин. Даже встречалась с русским парнем, но рассталась с ним, потому что «отношения между полами в России очень сексистские». То есть мужчины говорят о своем, а девушки скучают рядом на диване. В 16 лет Клод Бран приехала на встречу родственников в родовую усадьбу Трубецких. «Только там я поняла, что все это не шутка. Все детство я жила в воображаемой России, нарисованной в моем воображении рассказами бабушки Прасковьи Трубецкой. Моя Россия была сплошным праздником — Масленицей, Рождеством, Святками, крестинами и свадьбами», — вспоминает она.

Конечно, после такого у реальной России было мало шансов понравиться ей с первого взгляда. Русская француженка Дед Дмитрия Галицына работал в Париже таксистом; бабушка Лаврентия и Клод трудилась на швейной фабрике, дед Андре Серикофф — переводчиком на радио. Потеряв финансовое обеспечение титулов, они тем не менее прививали детям отличительную привычку аристократов — ответственность по отношению к наследству и наследию. И оставили потомкам исчезнувшую, дореволюционную Россию с ее творожными пасхами, охотой на лис и песнями-прибаутками. Молодые «белые русские» порой не знают, что делать с этим бесценным багажом, но верно несут его. А иногда даже жалеют, что что-то потерялось при передаче.