Корсика

Первое, что бросается в глаза на Корсике, —дорожные знаки на двух языках, французском и корсиканском. Французские версии географических названий неизменно замазаны чем-то белым, а на горных серпантинах еще и для верности прострелены дробью. Таким же образом со знаками обращаются в Якутии — там это форма презрения и к морозам, и к дорогам, и к государственному устройству, и к мирозданию в целом. На юге Европы история немного другая. Предыстория четырехсотлетней давности: корсиканский был официальным языком острова до французской оккупации 1768 года, потом захватчики стали планомерно его запрещать, пока не извели практически полностью. Корсика не простила по сей день, когда свободно корсиканским владеет пара десятков тысяч человек на совокупной площади в сотню квадратных километров. На стенах городов предвыборные плакаты Саркози с аккуратно пририсованными рогами и свежие граффити, в которых понятны только четыре слова — Corsica, forza («мощь»), occupazione и cazzo («х….»). Второй по популярности предмет в сувенирных лавках курортных городков Бонифачо и Кальки — футболка с изображением закрашенного и простреленного дорожного знака. Лингвистический сепаратизм можно было бы провести по ведомству
Первое обстоятельство: дедушки в кафе молча плюют себе под ноги в ответ на «бонжур»
туристической достопримечательности скучной средиземноморской Европы, если бы не пара обстоятельств. Первое: дедушки в кафе молча плюют себе под ноги в ответ на «бонжур».
Второе: самый популярный корсиканский сувенир — хищный узкий нож Vendetta. Тридцатиевровая безделушка, купленная для нарезки сыра, неожиданно нежно ложится в ладонь, подмигивает на солнце и так и просит вогнать себя в чью-нибудь печень. «Вендетта» молча говорит по-корсикански.
Быть туристом за пределами туристических резерваций на Корсике непросто: указатели к винодельням ведут в никуда — можно проехать десять километров и упереться в запертые ворота, надпись «Privée» и двух сонных чудовищ. Кане- корса — огромные сторожевые собаки, похожие на персонажей фильма ужасов и две тысячи лет назад бывшие ударной силой римской армии. Если представить себе мастифа, увеличить в полтора раза, мысленно убрать глупую припухлость и заменить ее канатами мышц, то получится как раз ка- не-корсо. Твари никогда не лают, не щерятся и никак не выражают неприязни — они просто смотрят прозрачным взглядом психопата, так что сразу становится понятно: пора заводить мотор и пятиться к проезжим дорогам.

Ну как проезжим — в середине апреля на серпантинах встречается одна машина за полчаса. Двухкилометровой высоты перевал может за пару минут сменить погоду из режима «туристическая идиллия» в ледяной град, ветер и туман. «Стоянка с панорамным видом» оборачивается декорацией к «Сонной лощине»: почему-то желтые (в середине весны!) листья, дымка, мертвая аллея из ниоткуда в никуда. Десятью километрами ниже по склону морок развеивается, обнаруживается городок из трех залитых солнцем улиц и церкви, на площади перед которой стоят столики и несколько многочисленных семейств едят кускус.
В такие полярные режимы Корсика переключается часто. Еще одна попытка посетить винодельню начинается по знакомой схеме — негостеприимная стена с надписью «Domaine Maestracci», бесконечная дорога среди полей. Какой-то дед останавливает трактор и тяжелым взглядом провожает машину — после чего, кажется, тянется за телефоном (и хорошо еще, если не за дробовиком).
За поворотом обнаруживается дегустационный зал, запертый на амбарный замок. Трубка домофона покрыта пылью и паутиной, но в ней звучит девичий голос, который что-то спрашивает по-французски; потом слышен тяжелый вздох и короткие
Двадцать мощных мужчин, обнявшись, пьют и с надрывом подпевают народной песне из магнитофона
гудки. Кажется, за вином придется ехать в придорожный супермаркет— где оно вполне приличное, но все равно с привкусом поражения.
Здесь из кустов выламывается собака — полугодовалый дурак-лабрадор, который с разбегу кидается обниматься к незнакомым людям. Следом за ним появляется заспанная ангелоподобная девушка. «Ох, вы точно вина хотите?… Ну ладно, пошли. Только у нас терминал для карточек, кажется, сломался». На этих словах Анни неопределенно машет рукой — мол, Бог дал, Бог и взял. За дверями обнаруживаются сокровища: металлические цистерны с розовым вином; мы бродим между ними, послушно подставляя бокалы к открываемым Анни кранам. К третьей цистерне уже не очень хочется запоминать и тем более записывать сорта и годы урожаев — это в самом деле гениальное rosé, которое вопреки дегустационным правилам невозможно выплевывать и выплескивать. Лабрадор тем временем находит кота и под вялые девушкины протесты начинает на него охоту. Тут же выясняется, что пробовали, в общем-то, зря,— ничего из продегустированного еще не разлито по бутылкам. «Но есть другое, — бормочет Анни,— тоже розовое, хорошее….» Е Prove 2011 года потом вызывает только одно сожаление — что невозможно было привезти в Москву сразу пару ящиков. Лабрадор уносится за котом в поля, девушка сомнамбулически скрывается следом. Карточный терминал неожиданно, видимо, даже для себя самого оказывается живым.
Снова горы, серпантин и открыточные виды, которые за два дня становятся самой естественной вещью на свете. Сартен, Иль-Русс, Сен-Флоран, Корте, Кальки — кажется, меняются только очертания непременной городской крепости и лица вполне работоспособного вида мужчин, целыми днями играющих на городской площади в петанк. Везде варят превосходный кофе, но полностью отсутствует даже само понятие уличной еды — туристам предписано столоваться в пиццериях, а корсиканцы покупают багет и кусок сыра и обедают, сидя на бесчисленных каменных парапетах. Вместе с сыром можно использовать локальный спе- циалитет— острейшую копченую колбасу из мяса черной свиньи. Такая колбаса называется сосиссон, а ее основной ингредиент — мускулистые существа, обожающие спокойно переходить дорогу на опасных горных перевалах. Свиньи даже не трудятся оглядываться не панический гудок: они сделаны из гордости и фатализма.
Из крепости в Бонифачо хорошо видна Сардиния —так вот, во всей остальной Корсике бытуют итальянские представления о пунктуальности. Заведение Orsini в Корте больше всего похоже на ереванский дворик — пять столов под ясенями, толпа небритых детин на кухне, — вроде бы должно открыться в час дня. Детины выглядывают на улицу, смотрят на часы и на небо, о чем-то спорят и жестами сообщают в том смысле, что ну вот скоро уже и начнем готовить. А точнее? Точнее сказать невозможно. Забегая вперед — гигантский омлете корсиканскими сырами и местное каштановое пиво Pietra того стоили. А за осьминогом à l’ancienne (жаренном в томатном соусе) стоит даже специально прилететь с континента. Или, если на то пошло, с другого края Европы.
Еще одна пара антонимов: всеобщая вялость (кажется, даже несколько демонстративная) и мощнейший локальный культ Наполеона Бонапарта. «Корсиканское чудовище» родилось в Аяччо через год после передачи острова генуэзцами французам — для местных жителей это было как будто вчера. Родовой дом императора вечно завален цветами и исписан мужественными граффити — особенно выделяются трафареты, изображающие Бонапарта с ангельскими крыльями и в лавровом венце. Главное светское развлечение Аяччо при этом выглядит так: полуподвальный кабак, двадцать мощных мужчин, обнявшись, пьют и с надрывом подпевают корсиканской народной песне из магнитофона. В песне не понятно ни слова, но к этому моменту уже можно быть уверенным: она про свободу, ножи и, вероятнее всего, смерть.

Есть универсальное международное правило: идти нужно туда, где громче и красивее поют. Скажем, в Грузии приезжий почти гарантированно уйдет из такого места сытым, пьяным и счастливым. В Нахичевани гость уйдет с фингалом, но тоже, скорее всего, с ощущением лучшего вечера своей жизни. На Корсике возможны диаметрально противоположные варианты.
В Бестии песня резко обрывается при виде фотоаппарата, злодейского вида люди встают, с грохотом отодвигая стулья. «Полиция?!» На наш лепет, что, мол, ничего подобного, следует яростная жестикуляция, корсиканский мат и характерный жест — один из собеседников словно бы натягивает на лицо невидимую маску-балаклаву. Никаких фото.
В этот раз удается отделаться засвеченной пленкой и испорченным настроением. Некстати вспоминается документальный роман Брайана Мерфи «Жертвы вендетты» — там говорится, что многовековые традиции кровной мести на сегодняшний день неукоснительно соблюдаются среди сомалийских племен, ирландских сепаратистов и, как выражается Мерфи, «Corsican gangsters».
Аяччо, несколько часов спустя. В баре A Cinarca весело надирается примерно такая же компания — злые песни, дым коромыслом. Последнее в букваль-
На его груди вытатуированы карта Корсики и местный герб — отрубленная голова мавра
ном смысле: здесь всем плевать на европейские запреты на курение в помещениях. Мы настороженно заглядываем внутрь.
Два бармена, ясное дело, динамическая пара: один жутковатый и косоглазый, второй — томный юноша супермодельного вида. Оба делают интернациональный жест, во всем мире означающий «пить будете?» Мы, конечно, будем — и здесь начинается планомерное убийство случайных прохожих сладковатыми местными настойками. В процесс включается вся компания: шот с ореховым вкусом, шот с вишневым вкусом, шот с запахом розы, еще и еще. В определенный момент все начинают петь; когда песня достигает наивысшего накала, косоглазый бармен задирает на лоб футболку. На его груди вытатуированы карта Корсики и местный герб —отрубленная голова мавра. Это явно хорошо отработанный кульминационный момент: песня превращается в восторженный многоголосый рев, кто-то от избытка чувств разбивает пепельницу.
Корсику трудно разместить в мысленной картотеке — сначала кажется, что это сонная французская периферия, но быстро выясняется, что одновременно с нами по острову гастролируют Саркози и Ле Пен-младшая (к первому все равнодушны,
вторую в баре A Cinarca называют очень скверными словами, хотя — казалось бы). Нарочитый сепаратизм до барменских татуировок выглядит туристической приманкой, но на туристов здесь, в об- щем-то, всем наплевать. Последние несколько тысяч лет остров переходил от оккупанта к оккупанту — от древних римлян до фашистов, и при этом всем хорошо известно, что сделал с цивилизованным миром самый известный корсиканец каких то двести лет назад.
Собаки-убийцы рифмуются с глупым лабрадором, злые небритые абреки — с добрыми небритыми абреками, нож Vendetta — с розовым вином, из которого им так удобно выкручивать пробки. У каждого из нас есть такой друг: борец с системой и одновременно страшный лентяй, любитель жестоко напиться и всплакнуть под трогательную песню. Если у вас нет такого друга, то, скорее всего, вы и есть такой друг — и в этом заключается главный смысл Корсики.