Литератруный портрет: Прага — часть четвертая

Спускаясь в порт Вакканай, я нашел два значка, отштампованных к Олимпиаде. На одном — мишка, на другом — пять колец и радужная стрела, которая указывала точку на глобусе, оттуда один дзен-буддист сделал ноги.
Сибирские кедры пароход разгрузил, заставив палубу «маздами» и «тойотами». Самое жуткое в жизни? Оно свершилось под крик: «Отдать швартовы!»

Хотелось из дзадзен кувырнуться в пену отхода. Не сказать, что кого-то намеренно проклял. Не пойму, как навлек я злосчастие. Но пошло по рукам и по странам.

Моя самоделка на борту онемела, как ни тужились. Ее выиграл в карты электрик. Вернувшись на Камчатку, подарил дочурке. Та выдула ангельский звук. Ее выучили на настоящей, на серебряной флейте. А бамбуковую она, будучи в Праге на гастролях и далеко уж не девочкой, подарила эмигранту-поклон- нику. Ивану свет-Иносельцеву. Некогда, пользуясь положением, я ему обеспечил свободу в Париже. Во времена, когда это имело значение.

Прости и прощай. Этот мир, Ваня, тесен. Только вначале представляется он необъятным. Но… все не так, как вам кажется. Азы разведки включают и мир. Шар голубой. Тайну Времени сматывает вместе с нами, а я остаюсь, где всегда, — совершенно неподвижным и абсолютно безмятежным.

В позе дзадзен.

Тех, кто сидит на обочине, — их нельзя обижать…

Услышав аплодисменты, мы вернулись. Откуда-то из ночи нам хлопал ценитель.

Одной ладонью, конечно…

— Где будем ночевать, — спросила, мерцая, она, — в палатке или на крыше?

Матрас все равно надувать…

Мы были первыми в очереди на воздушный шар. Над Влтавой я выполнил волю клиента, а когда мы вернулись, бросил урну в обычную.

— Он был тебе близок?

— Ближе не бывает. Можно сказать, его создал.

— Как голема рабби Лёв?

В Тынском храме постояли у надгробия Тихо Браге, датского эмигранта от астрологии. На Целет- ной5 поговорили на родном языке с юными представителями группы «Алхимия в жизнь», последователями Парацельса. Крепко выпили в «Яме». Осмотрели монумент в начале Вацлавской. Не тот, под которым свершаются самосожжения, а временный: гигантскую девицу, снимающую, пардон, трусы. Собрание монстров международного монументализма, далеко уходящих вниз по бульвару, открывалось именно этой фигурой, представленной Чехией. Отрывающей от пьедестала каблук огромной платформы, чтобы стянуть свои кованые ажурные.
Вспышки туристов слепили.

— Nation’s capital… Представить подобное в Вашингтоне, округ Колумбия? У нас такое невозможно.

Я согласился:

— Европа.

А в пассаже, куда мы взошли, из черноты Францисканского сада появился неожиданный персонаж. Весь забинтованный, голову он держал высоко. Двигаясь, как заведенная кукла. Бессмысленно, но целенаправленно. Длинноногая сиделка, подламываясь на каблуках, толкала пустую коляску: «Пан заместитель! Пан заместитель!…»

Пан шел на нас, но его упредили. Мотор загудел, нам пришлось отступить. Плюща окурки, решетка надавила на мрамор.
С той стороны за нее взялся менеджер. С новостями. Шерифы молчат, но он поднял журналы дежурств.

— И?

— Нет страниц.

— Вырваны?

— Просто исчезли. Как ваши картонки… Но разве не пани, кто держал под контролем эпопею убытия в Новый Свет? Может, ответы в Америке?

— Вне доступа, — сделал я жест.

— Тогда соболезную. А у нас в этом плане забрезжило. Начинают воскресать паралитики. Может, возьмутся и за бразды правления? Позвольте совет на прощание. Вы обратно по воздуху? Не берите с собой сякухати… Пан? Чем черт не шутит?